Крещенские морозы [сборник 1980, худож. M. Е. Новиков] - Владимир Дмитриевич Ляленков

речушки осталась только темная полоса грязи. В течение года Мильков таскал туда по ночам и топил в грязи железяки. Под хламом железным сделал лаз. План здания им был изучен, чертежи он сжег. А накануне выдачи денег кассирам ему ничего не стоило разобрать жиденький фундамент. Разобрал пол, вырезал дверь. Спокойно забрал деньги. И записочку написал печатными буквами: «Забрал ровно шестьсот тысяч, больше мне не надо, ищите теперь!»

Следов он никаких не оставил. В огороде у него была приготовлена глубокая яма с просмоленными стенами и днищем. Деньги он положил в просмоленный брезентовый мешок. И зарыл его в яму. Над ней потом посадил яблоню. После такого поступка он как бы очнулся. Книги своей библиотеки постепенно сжег, видимо считая, что они могут послужить уликой. И вообще со временем стал вести себя нормально. Воспитывал ребятишек, вспомнил, что жена есть жена. И Шура Милькова, которая прежде жила затворнической жизнью, теперь появлялась с мужем в городе.

Степан тоже стал почти прежним. Пушков до сих пор не перебрался в область, и Валентина уже не очень настаивает на этом.

Деньги, должно быть, сгниют со временем. Впрочем, что дальше будет, покажет жизнь…

Последняя просьба

Дом кирпичный, из пяти комнат. Три окна выходят во двор, остальные в сад. Скоро полночь. Все окна распахнуты. И только одно из них освещено: в маленькой комнатке сидит за столом старик.

«…А также опять намекаю, — пишет он, — что бегать перед глазами всего города без штанов, в одних трусах, при твоем положении — просто невесть что! Тебе тридцать лет, Ванька, а ты дозволяешь такие выходки. Я прожил жизнь. Слава богу, как говорится, всяких, всего повидал. И в конторах работал на сидячем месте, а не только на воздухе плотничал. Бегали вокруг стадионов молодые мальчишки, на которых внимания не обращали. Они — как пустой звук, только для развлечения праздника. А разойдутся люди, об них и не помнят. Вот что говорю тебе, сын. А ты — инженер, тебе тридцать два года, а бегаешь вокруг стадионов. Как же ты можешь руководить людьми, когда видят, как ты носишься без штанов? Да шутка ли сказать: сорок километров этого марафона, как ты выражаешься! И слово-то какое-то нехорошее. Прежде уркаганы так выражались. Вот что я хотел сказать тебе, сын. Учти это. Если уж ты засиделся на сидячей работе, организм требует беготни, приезжай домой. Ночи теперь темные. Уйдешь за сад к реке и носись там хоть до утра. Такой мой совет.

А женушке твоей прекрасной, которая оставила целую тетрадь рецептов для питания Лешкиного, скажи ей, что тетрадь ту я порвал на клочки. И в печи сжег. Мы сами с усами. И кормлю внука, как подобает русскому человеку, прожившему без малого восемьдесят годов. Без участия докторов и аптек. И если б не войны и фронты, где только калечат и ранят, ни одному доктору в руки не дался б, которые, как теперь, ничего не понимают, вроде твоей женушки. Врач должен быть ученым человеком. Солидным, который науки познает и читает учебники. А Варя твоя живет круть-верть. Дома ей не сидится, все кино да стадионы. Прожила у меня две недели и все бегала да летала. На нашем стадионе и у речки голяком, то есть в трусах да лифчике, прыгала с лентой в руках. Я со стыда чуть было не пропал, когда такое творится. А в саду она даже гусениц боится. Вот какой доктор!

Также замечу вкратце о твоем отношении к ней и влиянии на нее. Жена, она должна знать свое место при муже и жить постоянно в трудовом режиме. Без которого одна беда. Твоя мать много наряжалась, на стадионе колесом вертелась? С утра до ночи была в работе! Вас четверо у нее было, два сыночка и две доченьки. И хоть она из породы Алексеевых, которые за всю жизнь своими руками гвоздя в стенку не вбили, а со мной всему научилась. Да. А ты женушку свою то и дело обнимаешь, целуешь, когда надо и не надо. А требуется строже быть с ними. Они народ хитрый. Еще ни один мужчина не понял их до конца. И чуть недоглядишь, они лазейку найдут, куда им надо. И все будет шито-крыто, так что и не узнаешь ничего. А тот самый Васька или Петька только в кулак будет хихикать. Тебе же допустить подобного нельзя: ты на виду у всего города. Вот как оно…

Лешка жив-здоров. Целый день со мной в саду да на речке пропадает. Баловства я не позволяю. Только к базару его никак не приучить. Видите ли, ему стыдно яблоки продавать с дедом, который их горбом выращивает. Как же это вы деток растите? Чему учите? Есть яблоки можно. Деньги тратить никому не стыдно, а продавать яблоки — стыдно! Эх вы, сыночки мои, горе-ученые! Что ж это за барчуки у вас растут? О чем вы думаете на сидячих своих местах?..

Сейчас внучек мой спит. Набегался на речке, поел малины со сливками. И уснул. В городе командует твой закадычный дружок Колька Росинский, который, можно сказать, рос, учился с тобою. Мать его, распрекрасная Аглаида Николаевна, все гуляла. Он дневал-ночевал у нас. А теперь хотел часть моего сада отрезать для детских яслей, в которых подкидыши будут жить. Я тебе писал об этом. Ты ответил, мол, хлопотал за сад, но ничего не добился. А сам же писал этому Росинскому, горе-руководителю горсовета, чтоб он отрезал не три метра от забора, а забрал всю половину сада до уборной! Что ж ты за сынок вырос у меня? Чем распоряжаешься?! Когда я в двадцать шестом году приехал сюда из службы в Красной Армии, здесь городской выгон был. Да дорога бежала невесть куда, в степи. Добился я как боец Красной Армии кирпичей с Зубаевского завода, где лучший в мире кирпич изготовляли. Не такой, как теперь, когда он от ветра рассыпается. Поставил я дом, разбил сад до самой реки. Твою мать, тогда еще девушку, увел от этих Алексеевых. Сотворил я Мишку, Зойку, Аленку. Потом тебя после некоторых сомнений. А где вы теперь? Разбежались по всему обширному нашему государству, будто без вас людей нет в других местах.

Мишка в Ленинграде на трубе дудит, Зойка в Петрозаводске, Аленка в Москве со своим знаменитым мужем-ученым, который о луне все хлопочет. Ордена получает за свои учения,